(Продолжение. Начало в № 54, 55, 57, 58, 59.)

Фотограф ТАСС Евгений Халдей в очередной раз приехал в Мурманск в конце июня 1942 года. То, что он увидел, поразило его до глубины души. Город, особенно те районы, которые находились вблизи торгового порта, стояли в руинах. Одни печные трубы торчали из земли. Его знаменитая фотография, на которой старушка бредет по развалинам сгоревшего после варварских фашистских авианалетов города, была представлена на Нюрнбергском процессе.

18 июня 1942 года, наверное, самый страшный день в истории Мурманска. Немецкая авиация тогда без остановки бомбила сам город, и в первую очередь торговый порт, где стояли под выгрузкой корабли союзников.

"Мы этого не простим!"

Первый секретарь обкома ВКП(б) Максим Иванович Старостин 18 июня был в Москве. Встречался с наркомом рыбной промышленности Александром Ишковым, был в управлении Севморпути у Ивана Папанина, в Кремле у Анастаса Микояна, отвечавшего за поставку продовольствия по ленд-лизу. Вечером в Большом Кремлевском дворце проходила сессия Верховного Совета. А затем он получил телеграмму из Мурманска с сообщением о жутких последствиях бомбардировки.

"Фашисты сбросили на город несколько тысяч зажигательных бомб, а так как был сильный ветер (9 баллов), то сгорело около 620 домов, сгорел Дом культуры, здание горкома партии и др. Это сообщение очень меня расстроило. Сволочи фашисты! Не могут взять Мурманск с суши, так начали жечь его с воздуха. Ну, это мы им не простим", - написал тем вечером Старостин в своем "Дневнике войны".

Море огня

"Воздушная тревога застала меня около каменного дома № 4 по улице Володарского. Я услышал разрывы бомб где-то в Колонизационном поселке и увидел дымки разрывающихся в воздухе снарядов, а также среди них пять или шесть разлетавшихся веером самолетов. (…) Кругом все горело. Горел новый клуб, дом таможни, клуб имени Володарского. Оглянувшись, я увидел, что весь портовый поселок представлял сплошное море огня и дыма. (…) По Октябрьской улице прошел мимо трупа обгоревшего мужчины с лопнувшим животом. (…) На улице Челюскинцев, около конечной остановки автобуса, лежали незначительно обгоревшие трупы женщины с девочкой лет около десяти, которая обняла женщину обеими руками за шею…", — описывал в своих дневниках капитан Мурманского порта Георгий Вольт многие тяжелые дни военного Мурманан.

В городе в то время оставалось около 50 тысяч жителей. Детей было мало, большая часть вместе с мамами и бабушками была отправлена в эвакуацию. Но город не опустел — работа порта шла без перерыва. Рядом с мужчинами наравне трудились и женщины.

Портовики, кроме того что занимались своим непосредственным делом, разгружали суда союзников с грузами, которые ждали на фронте, выполняли еще много других поручений. Аварийные бригады разбирали завалы после бомбардировок, охраняли порядок, вылавливали диверсантов. В 1942 году экипажи торгового флота и часть портовиков были вооружены автоматами "Томсон", для того чтобы применять их для стрельбы по низколетящим самолетам противника. Правда, делать это не пришлось, так как с 20 декабря 1942 года над Мурманском появились аэростаты, и самолеты врага больше не рисковали снижаться для прицельного бомбометания.

Наравне с мужчинами

Среди зенитчиков первого корпуса ПВО, защищавшего небо над Мурманском, было немало женщин. Молодые девчонки обслуживали аэростаты, были в составе пожарных и, конечно, санитарных бригад.

"Настька погибла в первые же дни войны - зашла в магазин хлеба купить, а выйти не смогла - в дом попала бомба, завалила вход, часть людей, что были внутри. Когда Настю вытащили, она еще жила - цепко держала в сильной руке авоську с буханкой черного. Умерла Настька в машине неотложки…" — это строки из романа Дмитрия Коржова "Мурманцы".

Во второй его части он подробно, опираясь на исторические факты, описывает жизнь мурманчан в военном городе.

Кроме историй о жутких бомбардировках и о том, как мурманчане выживали и погибали в этих адских условиях, Коржов описал и быт прифронтового города. В том числе новогоднюю елку 1942-1943 годов:

"Вход в бомбоубежище сторонний человек, не мурманчанин, и не заметил бы. Оно было вырублено в склоне сопки, на подъезде ко второй городской террасе, если идти от десятой школы к улице Микояна. Там, на улицах Мурманска, хозяйничала полярная ночь, спрятав город от вражьих самолетов под плотный и надежный полог северной тьмы. А тут, внутри, за тяжелой железной дверью был свет. Свет и музыка! И — танцы! И елка! Настоящая, новогодняя, вся в огнях".

Такие праздники были редкостью. Не до них в городе, который нещадно бомбят, где смерть может подстерегать на каждом шагу. А еще холод и голод.

Из бараков — в землянки

Большое количество жилых домов, в том числе тех, где жили портовики, были сожжены. Люди строили себе землянки, возводили их из того, что находили, что осталось после пожаров. И пропитанием старались обеспечивать и себя, и своих земляков.

Так, несмотря на авианалеты, рыбацкие бригады выходили в море на промысел. Люди расчищали от кирпичей, камней и арматуры пожарища и сажали на них картофель, лук, редис. Свежие овощи давали витамины, помогали бороться с цингой.

А налеты продолжались. И горел порт с его причалами, превращались в пепелища склады и жилые дома. Но доблестно, не щадя себя, работали докеры, суда с грузами для фронта шли караванами, мурманчане, проявляя стойкость и мужество, как могли защищали родной город.

"Опять воздушная тревога. Фашистские самолеты сбросили 50 фугасных и около 12 тысяч зажигательных бомб. С горы вид на город — сплошное море огня. Фашистские гады злобствуют и жгут город, но это признак не силы, а бессилия. Им не взять Мурманск. Уйдем в землянки, но работу порта и предприятий, оказывающих помощь Родине, не прекратим. Мурманск — это маленький Ленинград, и он с честью еще раз выдержал трудное испытание", — говорится в "Дневнике войны" первого секретаря обкома партии Максима Старостина.

(Продолжение следует.)